[deidara-kawai]

Жара
Автор: Edith A. - ficbook.net/authors/417555
Фэндом: One Piece

Пэйринг или персонажи: Киллер/fem!Кид

Из открытого окна тянет раскаленной духотой. Она противно липнет к телу, оседает на коже влажной соленой пленкой, которую хочется смыть в душе под ледяной водой. Но в такую жару это не спасло бы. Солнце плавит воздух, тот тает, словно масло в руках, окутывает с ног до головы спертым коконом, избавиться от которого можно будет только вечером, когда сумерки наконец принесут хоть немного прохлады. Майка на спине под волосами мокнет насквозь, капля пота стекает по шее, лизнув ямку ключицы, шлем непривычно сдавливает голову. Киллер стоит посреди юстассовой каюты с поднятыми вверх руками, будто бы самовольно явился в штаб Морского дозора, чтобы его скорее отвели на плаху и избавили от окружающего удушливого марева, сжимает пальцы на нагревшемся металле и борется с желанием рухнуть назад, на чужую не заправленную с ночи кровать, в простыни, возможно еще сохранившие утреннюю прохладу. Мысль настойчиво пульсирует в мозгу, скребется о черепную коробку, но он вяло отгоняет ее, ждет терпеливо, смотрит прямо перед собой, смаргивая сонную поволоку с глаз.

— Вот дерьмо, — звучит как приговор.

Кид вцепляется ему в правую руку, шарит по механизму пальцами, забирается ими под корпус, то и дело грубо касаясь ладони с запястьем. Тянет на себя настойчиво, золотые браслеты звонко ударяются о сталь. Киллер чуть придвигается, поднимает предплечье выше, так, чтобы Кид было удобнее.

Ему приходится смотреть на нее снизу вверх, слегка запрокидывая голову, потому что они стоят так близко друг к другу, что видно тонкий слой испарины на чужой бледной шее. И Кид высокая. Слишком высокая. Ей только стукнуло восемнадцать, а она уже была выше Киллера на полголовы и раза в полтора сильнее.

У нее покраснел нос — обгорел на солнце, — лицо обсыпало мелкими веснушками, будто бы кто-то брызнул кистью в охровой краске. Они были дико забавными, даже славными, смягчали острые, грубовато-хищные черты, и их хотелось стереть большим пальцем, огладив ладонью щеку. Загар к Кид не пристает, Киллер знает, что солнце на море ее не любит. Обжигает, кусает зло, до болезненной красноты — если та решается выйти на палубу без шубы — пока воспаленная кожа не начинает шелушиться и облазить с плеч крупными кусками. Разморенному духотой Киллеру кажется, что во всем виноват рост капитана. Что именно из-за него жалящая лучами дрянь невзлюбила Кид и теперь пыталась сожрать, сжечь заживо. Ну, или расплавить, как воздух кругом. Чтобы Кид исчезла прочь, чтобы не стремилась слишком высоко, не была такой яркой, до слез из глаз, чтобы ему, Киллеру, не хотелось слизнуть прозрачную каплю пота с ее шеи.

Кид резко дергает за какую-то хреновину внутри механизма, ругается громко, отвлекая от странных, будто бы пьяных мыслей. Киллер переступает с ноги на ногу, снова часто смаргивает, словно только что проснулся, опускает осоловелый взгляд ниже, тряхнув головой. Доски под подошвами тихо скрипят, пару лохматых прядей сползает со спины вперед. Киллер пялится на стянутую черным корсетом грудь Кид и думает, что если бы он склонился немного в сторону, то пшеничные волосы смогли бы лизнуть кожу под шнуровкой. От этой мысли во рту пересыхает, а волосы на руках встают дыбом, дышать в маске становится труднее. Кид опять что-то дергает под корпусом, лезвие на руке становится неустойчивым, шатается в креплении, как недовыбитый после хорошего удара в челюсть зуб.

— Если бы ты заметил шум позже… — Кид говорит сосредоточенно. Легко снимает лезвие, вынимая его из паза.

Ее грудь за слабой шнуровкой тихо вздымается при каждом вздохе, косточки корсета впиваются в тело, мягко сжимая ребра.

— …то собственное же лезвие вспороло бы тебе глотку, — Киллер уверен в том, что говоря это, Кид зубасто улыбается. — Залил бы кровищей всю палубу, кто бы потом ее драил?

Киллер тихо смеется и радуется, что за маской не видно, куда он смотрит.

От прикосновений Кид жарко, по загривку ходят мурашки, и кажется, что на коже остаются раскаленные следы. Кид растирает шею, отпускает его предплечье, и Киллер разжимает ладонь на металлической рукояти. Едва заметно прихватывает белые мозолистые пальцы, тут же выскользнувшие, царапнувшие ногтями его загрубевшую кожу. В грудной клетке слабо, тепло щемит, почти неощутимо из-за полуденного пекла.

— Снимай свое барахло. Займусь им сразу, пока мозги еще не вскипели окончательно, — Кид легко вертит в руках длинное лезвие, зажимает его между пальцами, большим и указательным, разглядывает свое искаженное, поплывшее отражение на старательно отполированном металле. Контур ее губ, очерченный красной помадой, смазался в уголке, и она стирает развод большим пальцем, пытаясь подправить его, чуть приоткрыв рот. — Быстро управлюсь. Забавно, что ты мог бы сдохнуть из-за такой ерунды, — Кид переводит взгляд с лезвия на Киллера, смотрит точно в глаза, хотя не может видеть их за шлемом, смотрит хмуро, будто бы нервно, рыжие ресницы слиплись от скатившихся со лба капелек пота. Киллер молчит, отстегивает крепления на руках, пожимает плечами, и Кид отворачивается, направляясь к столу у стены, заваленному инструментами и картами, и продолжает говорить. — Как же, блядь, жарко… Надо было валить с этого острова еще утром.

— Мы не могли, — Киллер идет вслед за Кид, ждет, пока она отложит лезвие и освободит стол от завалов. Та аккуратно выуживает карты из-под придавивших их железяк, сворачивает пожелтевшую бумагу ровными трубками и запихивает в подставку к другим таким же - с примятыми, засаленными краями. Сдвигает инструменты на самый край стола, шестеренки, крохотные шурупы и гайки с глухим звуком падают на пол, рассыпаются у ног Кид блестящими металлическими каплями, отскакивая от плотной кожи сапог. — Торгаш сказал, что провизия будет готова только к вечеру.

— Я знаю! Знаю, черт возьми, — Кид огрызается, отмахивается от Киллера, как подросток от нудящего старика-папаши. Она игнорирует металлическую россыпь под ногами, оглаживает широкий стальной лист на столе ладонями и резко отклоняется вбок, ловя в воздухе сползший со столешницы ключ. Киллер успевает увидеть мелькнувшую под голубым кушаком полоску голой кожи. — Надеюсь, следующий остров будет зимним.

Киллер тоже на это надеется. Потому что ему надоело ощущать себя так, словно кто-то жарит его на раскаленной сковородке живьем и специально выкручивает конфорку, накрыв прозрачной крышкой, вынуждая медленно тушиться на слабом огне в собственном же соку. Руки под плотно прилегающим металлом вспотели, начали противно чесаться. Киллер снимает тяжелые механизмы, кладет их перед Кид и облегченно вздыхает, растирая мокрые предплечья, но теплый воздух не приносит почти никакой прохлады. Гайки попадают под подошвы ботинок, издевательски скрипят от трения с кожей, словно притоптанный снег. Киллер думает, что Кид права насчет жары: у него начинают плавиться мозги, подкидывая странные, неуместные сравнения, и нормально соображать становится все труднее. Он облокачивается бедром о край стола, смотрит, как капитан возится, подбирая электрод. Кид сосредоточено перебирает стальные стержни, выбирает один, закрепляя его в держателе. Ее движения уверенные, четко выверенные и отточенные, без присущих ей обычно порывистости и хаотичности, без излишней резкой грубости. Все свое внимание она полностью уделяет работе, с чертовой серьезностью занимаясь даже банальной сваркой. Киллеру нравится наблюдать за такой Кид, но сейчас ему почему-то хочется отобрать у нее из рук инструмент, снова сжать пальцы с красными ногтями, может даже стянуть у нее с талии яркий кушак, чтобы огладить ладонями поясницу. Чтобы Кид обратила внимание на него, стоящего от нее в полушаге и с поплывшими от духоты мозгами.

Та, будто читая его мысли, оборачивается, щелкая держателем, вытирает тыльной стороной ладони пот со лба и говорит с нескрываемым раздражением:

— Сними уже свою чертову маску, — Кид ведет пальцем в воздухе, и очки наползают ей на глаза, скрывая покрасневший нос. — Не понимаю, как ты в ней дышишь и все еще жив. Не зарежешься, так задохнешься.

Киллер отталкивается бедром от стола, отворачивается и идет к кровати. Блестящая мелочь на полу откатывается в разные стороны, а со спины слышится громкое и обреченное: «Идиот».

Кид не ругается, она констатирует факт.

По комнате разносится звонкий звук удара металла о металл, а затем размеренный треск — Кид подожгла электрод, бормоча себе под нос что-то похожее на «Ну и хуй с тобой».

Киллер усаживается на кровать и пытается абстрагироваться от душащей его жары, пытается думать осмысленнее или прекратить думать вообще, оставив в голове блаженную пустоту хотя бы на время. Но мысли роятся в дурной башке, перетекают одна в другую, несвязные и глупые, и от них никак не получается отделаться. Киллер упирается локтями в разведенные колени, утыкается шлемом в раскрытые ладони, сутулясь, прикрывает глаза и на мгновение позволяет темноте поглотить себя. Волосы сползают с плеч, щекочут руки, пальцы чувствуют мелкие сколы и выбоины на поверхности шлема, настойчивый треск заполняет все кругом, затекая в уши. Киллер старается сосредоточиться на этих ощущениях, он думает, что сегодня с ним что-то не так, что жара плохо на него влияет, потому что желание завалить своего капитана на стол, стянуть с него штаны и трахнуть явно не входит в его обычное расписание дня. Либо же он действительно идиот.

По носу стекает очередная капля пота, срывается на внутреннюю сторону шлема, скатывается вниз, к подбородку. Киллер открывает глаза и распрямляется, поднимая голову с ладоней. Он смотрит перед собой, на Кид, работающую за столом в окружении снопа искр, и оглаживает большим пальцем край маски, не решаясь его подцепить. У Кид взмокла спина, блестела влажно, как после душа, волосы потемнели от пота, краснея, потяжелели, облепив шею, мелкие пятна веснушек часто обсыпали плечи. Киллер гладит край маски, колется своей же щетиной, глядя промеж бледных лопаток, и понимает, что ничего важнее и роднее этой спины у него нет. И никогда не было с тех самых пор, как собственная мать отказалась от него и вышвырнула из дома, словно блохастую ненужную больше псину, которая стала мешать после смерти папаши. Он нашел себе новую цель, выдумал смысл, поверил в странного, придурашного ребенка со свалки, даже не помнящего своих родителей и не страдающего из-за этого, сам встал за его спиной, притянутый то ли животной харизмой, то ли безумием, как мотылек огоньком. И возникшее теперь желание стать ближе, тянущее, заполняющее его мысли и обгладывающее остатки здравого смысла, заставляет Киллера напрягаться и колебаться. Он впервые боится переступить грань, которую самостоятельно когда-то провел.

Пот заливает лицо, но Киллер так и не дергает край маски, чтобы стянуть ее, продолжает смотреть на тренированные мышцы, перекатывающиеся под кожей сильной спины, и задыхаться от жары.

Он хочет плюнуть и уйти из каюты, сигануть с палубы за борт и наглотаться соленой морской воды, охладиться, собрать мозги в кучу и вернуться уже в адекватном состоянии, но спина Кид не дает ему покоя. Он снова думает о том, что за ней его место. Что его обязанность только прикрывать капитанскую задницу, сдерживать, когда надо, не давая вляпаться в откровенное дерьмо, не быть лидером, не быть ведущим, не быть лицом команды. У него ведь нет лица.

И свои чувства и ебанутые желания нужно попридержать в штанах до очередного похода к местным шлюхам.

Мешанина в голове начинает раздражать, отвлечься самому не выходит, Киллер хрипло выдыхает, сам не зная, что ему говорить дальше:

— Хэй, Кид…

— Хэй, Киллер, заткнись, — Кид отвечает, перебив, не осознавая, как это вовремя, оглядывается через плечо и улыбается так широко, что в уголках губ появляются морщины. Стекла ее очков мерцают, отражают теплый свет от ярких сыплющихся кругом брызг. — Не смотри на искры.

— Я смотрю не на них, — слова звучат тихо, но неожиданно твердо, виснут в воздухе, растворяясь в треске сварки, а Кид замирает в полуобороте с держателем и подожженным электродом в руке.

Киллер не видит ее глаз за стеклами клепанных очков, как и она не видит его за полосатым шлемом. Они смотрят друг на друга молча, не шевелясь, раскаленные капли перестают рассыпаться в воздухе и гаснут, не успевая коснуться поверхности столешницы. Киллер понимает, что глупо ляпнул то, чего не следовало, но он устал вариться сам с собой в мыслях, душащих сильнее мерзкой жары, устал заниматься каким-то самокопанием, будто влюбленный мальчишка-подросток, и впервые позволяет себе пустить все на самотек.

Он отпускает край маски и встает с постели, окончательно решаясь, подталкиваемый горячей мутью в голове. Кид недовольно дергает уголком рта, отворачивается обратно к столу, опирается на него одной рукой, а другой стаскивая рывком очки. Волосы под широкой лентой примялись, топорщились смешно, по спине скатились крупные капли пота.

Киллер торопливо подходит к Кид ближе, тянется к ней рукой и делает то, что давно хотел: кладет ладонь между сведенными лопатками. От чужого тепла пальцы покалывает, как иголками, Киллер ведет ими вниз, скользит ощутимо по изгибу позвоночника, растирая блестящие капли, натыкается на край корсета и с жадным удовольствием поддевает его, чуть оттягивая. Кид не вздрагивает, продолжает стоять прямо, лишь дергает веснушчатым плечом, не уходя от прикосновения. Дыхание сбивается, кровь приливает к паху, Киллер чувствует, что у него начинает вставать. Непонятное бездействие Кид пугает, хочется вжаться в нее всем телом, наплевав на невозможную жару, придавить к столу, потереться о задницу через плотную ткань штанов.

— И что это было? — Кид внезапно подает голос, и интонация у нее почти злая. Обычно так она говорит, перед тем как сломать кому-нибудь нос.

Киллер теряется на мгновение, убирает руку с чужой спины и пытается выдавить из себя что-то осмысленное, но в голове наконец-то поселилась долгожданная пустота, только радоваться этому не хочется. Киллеру кажется, что сейчас ему пересчитают ребра.

— Я…

— Ты — ебучий тормоз, — Кид оборачивается резко, хватает его за шлевки на джинсах, дергает с силой, притягивая вплотную к себе. — Хватит пялиться и трахни меня уже.

Она выдыхает это Киллеру почти в губы, и если бы не шлем, он бы ощутил ее дыхание.

Слова действуют так же, как если бы Кид вмазала со всей дури ему в солнечное сплетение. Киллер давится воздухом, дыхание перехватывает, он вцепляется в столешницу, впиваясь в дерево короткими ногтями, наваливается на Кид, чувствуя сквозь майку косточки ее корсета. От нее пахнет потом, волосы растрепаны, глаза блестят влажно, алые, с крупными точками расширенных зрачков, губы кривятся в усмешке. Киллер вжимается в Кид грубовато, его разводит, развозит как наркомана, ширнувшегося отборной дрянью, от ее слов и от того, что она позволяет ему так дотрагиваться до себя. Киллеру хочется провести губами по шее, покрытой испариной, но маска мешает, поэтому он оглаживает голую кожу боков, не скрытую корсетом, и собирается опрокинуть их обоих на стол.

Но Кид хмыкает, толкает Киллера в живот, давая себе место и возможность, чтобы ухватится обеими руками за его маску.

— Я ее стяну, понял? И мне плевать, что ты об этом думаешь.

Киллер напряженно вцепляется обеими руками ей в предплечья, обхватывает запястья, сильно сжимает пальцы, но не удерживает на месте. Золотые браслеты в ладонях нагреваются и, кажется, станут вот-вот такими мягкими, что металл сомнется.

Шлем снимается легко, лохматая челка сразу рассыпается, прикрывая глаза, а дышать становится проще, стальной обруч, который будто бы сдавливал голову, исчезает, лопнув под чужим напором. Киллеру становится самую малость не по себе, хоть Кид и видела его расплавленное, поплывшее с левой стороны лицо с грубо зарубцевавшимся ожогом тысячу раз.

Кид швыряет шлем куда-то вбок — Киллер слышит глухой звук удара о стену и еще один о пол — вплетает пальцы в длинные жесткие волосы у него на затылке и смотрит цепко, не мигая. Взгляд у нее мутнеет, по щекам и шее поползут алые лихорадочные пятна, она подается вперед, и Киллер чувствует влажное прикосновение горячего языка к левой щеке. Кид лижет обожженную и давно зажившую кожу, ведет губами, явно размазывая по щеке яркую помаду, дышит жарко и шумно. Киллера бросает в дрожь, в штанах становится тесно, он вдавливается в Кид, гладит сильные бедра руками и тискает упругую задницу. Они жмутся, трутся друг о друга, взмыленные и измученные от жары.

Кид дергает его за волосы, тянет назад, подталкивая идти спиной к кровати, и Киллер послушно пятится, утягивает ее за собой, кусая сгиб соленой шеи.

Голени упираются в матрас, Киллер слепо опрокидывает себя с Кид на кровать и понимает, что ошибся. Простыни оказались такими же отвратительно теплыми, как и все кругом. Только Кид была горячей, как раскаленные угли, и тяжелой, придавившей собой сверху, раскрасневшейся, с размазанной по приоткрытым губам помадой. Она опирается рукой на кровать, нависая над Киллером, порывисто трется промежностью о затянутое джинсами бедро, часто дыша, накрывает второй рукой его ширинку, сжимает налившийся кровью член, гладя через ткань. Киллер хрипит, гнется, толкаясь в нее, судорожно накрывает своей ладонью, заставляя сжать сильнее, и боится, что кончит сейчас в штаны как мальчишка, а Кид говорит заплетающимся от возбуждения языком, сдувая налипшие на лоб длинные рыжие пряди:

— Ты весь взмок и от тебя несет.

Киллер больно щипает ее за бедро, перехватывает обеими руками запястья и с силой дергает вправо, опрокидывая и наваливаясь сверху. Гладит нежную, голубоватую от вен кожу под браслетами, мягко растирает выступающие косточки. Его волосы, жесткие, неровно подстриженные, рассыпаются со спины, скрывают их с Кид от остальной каюты, облизывая ее голые плечи пшеничным золотом. Киллер задыхается и у него кружится голова. От жары, пьяного возбуждения и накатившего внезапно хмельного, мимолетного счастья, от которого в груди теплеет, а сердце стучит за клеткой ребер как бешеное, различимо отдаваясь в ушах.

— Ты тоже не фиалками пахнешь.

Кид смеется, громко, не сдерживаясь, и Киллер целует ее во влажные губы, липкие от помады, глотает чужой смех, прикрывая глаза.

И сейчас, в данную секунду, он готов молиться жгучей, ненавистной ему жаре.